Лаборатория «Айсберг».
Рецензия на рассказы Артёма Тюникова
«Доезжай-не-доедешь» и «Книжусечка»
Рецензия на рассказы Артёма Тюникова
«Доезжай-не-доедешь» и «Книжусечка»
На этой неделе в журнале «Речь» были опубликованы рассказы Артёма Тюникова «Доезжай-не-доедешь» и «Книжусечка».
Наша публикация — это литературно-критический отклик, в котором мы отразили опыт живого обсуждения рассказа с автором. Обидеть автора может каждый, но это не было нашей задачей.
Цель нашей состоявшейся встречи в формате дискуссии была раскрыть сильные и слабые стороны произведений начинающего автора.
Наша публикация — это литературно-критический отклик, в котором мы отразили опыт живого обсуждения рассказа с автором. Обидеть автора может каждый, но это не было нашей задачей.
Цель нашей состоявшейся встречи в формате дискуссии была раскрыть сильные и слабые стороны произведений начинающего автора.
«Доезжай — не доедешь»
Софья Ходарина — студентка 2 курса «Литературного творчества» филологического факультета.
Олег Ухин
— студент 2 курса «Литературного творчества» филологического факультета.
— студент 2 курса «Литературного творчества» филологического факультета.
Ксения Чернышева
— студентка 2 курса «Литературного творчества» филологического факультета.
— студентка 2 курса «Литературного творчества» филологического факультета.
Артем Тюников — студент 2 курса «Литературного творчества» филологического факультета (мастерская Д.Н. Коростелёва)
Семантика названия
Олег: — В чем смысл названия? Кто и куда не доедет?
Артём: — У нас двоякое восприятие того, что происходит в стране. И есть Гоголь с отношением, что у нас всё не так уж и хорошо, но и не всё так плохо. А есть Петрович — он едет-едет куда-то на этой маршрутке, завершает каждый раз свой цикл.
Вера Юрьева: — Маршрутка — это образ России?
Ксения: — Меня смущала фраза из произведения: «Не дает ответа». Я долго думала: «Боже мой, да где ж я её видела?!» И сейчас поняла, что это то самое — «Русь, куда ж несёшься ты?».
Артём: — Мой персонаж живет в хатке, задымленной фантазиями и недовольствами. И он ждёт, когда хоть что-то начнет рассеиваться, проясняться в жизни. Сколько бы раз он ни пытался сделать что-то новое — всё равно едет по одному и тому же маршруту. «Доезжай-не-доедешь» — это про отсутствие каких-либо изменений. В первой редакции было что-то из разряда: «Жизнь — простая штука, главное — жить». Но при таком названии возникает мысль: «Жизнь — простая штука! Ну, спасибо, что сказал, мы-то не знали!». Мне показалось это слишком лобовым решением.
Артём: — У нас двоякое восприятие того, что происходит в стране. И есть Гоголь с отношением, что у нас всё не так уж и хорошо, но и не всё так плохо. А есть Петрович — он едет-едет куда-то на этой маршрутке, завершает каждый раз свой цикл.
Вера Юрьева: — Маршрутка — это образ России?
Ксения: — Меня смущала фраза из произведения: «Не дает ответа». Я долго думала: «Боже мой, да где ж я её видела?!» И сейчас поняла, что это то самое — «Русь, куда ж несёшься ты?».
Артём: — Мой персонаж живет в хатке, задымленной фантазиями и недовольствами. И он ждёт, когда хоть что-то начнет рассеиваться, проясняться в жизни. Сколько бы раз он ни пытался сделать что-то новое — всё равно едет по одному и тому же маршруту. «Доезжай-не-доедешь» — это про отсутствие каких-либо изменений. В первой редакции было что-то из разряда: «Жизнь — простая штука, главное — жить». Но при таком названии возникает мысль: «Жизнь — простая штука! Ну, спасибо, что сказал, мы-то не знали!». Мне показалось это слишком лобовым решением.
Образ повествователя
Олег: — Почему в одних фрагментах текста нарратор — это третье независимое лицо, а иногда он возникает с точкой зрения Петровича? В чем функция этого слияния?
Артем: — Не хотелось нагромождать фразами из разряда: «Антон Петрович подумал», «сказал», «посмотрел». И я посчитал, что здесь вполне уместно описать ситуацию устами нарратора, учитывая, что это также и точка зрения самого персонажа. Я не думаю, что это лишнее. Очевидно же, что мысль принадлежит именно Антону Петровичу.
Олег: — Кругозор повествователя совпадает с кругозором героя? Или он шире?
Артем: — Он не смотрит сверху. Он смотрит как обычный обыватель — сосед или товарищ — который может рассказать историю. Вставные диалоги нарратор «подслушал», при этом не находясь в физической близости с персонажами.
Вера Юрьевна: — А кому принадлежат воспоминания — нарратору или герою?
Артем: — Размышления в предыстории Петровича принадлежат нарратору, это не мысли героя. Нарратор рассказывает о Петровиче, пытается воспроизвести его мысли, и поэтому меняется язык.
Ксения: — То есть, это уже «рассказ про рассказ»? Нарратор пересказывает то, что сам Петрович ему когда-то рассказывал?
Артем: — Да.
Артем: — Не хотелось нагромождать фразами из разряда: «Антон Петрович подумал», «сказал», «посмотрел». И я посчитал, что здесь вполне уместно описать ситуацию устами нарратора, учитывая, что это также и точка зрения самого персонажа. Я не думаю, что это лишнее. Очевидно же, что мысль принадлежит именно Антону Петровичу.
Олег: — Кругозор повествователя совпадает с кругозором героя? Или он шире?
Артем: — Он не смотрит сверху. Он смотрит как обычный обыватель — сосед или товарищ — который может рассказать историю. Вставные диалоги нарратор «подслушал», при этом не находясь в физической близости с персонажами.
Вера Юрьевна: — А кому принадлежат воспоминания — нарратору или герою?
Артем: — Размышления в предыстории Петровича принадлежат нарратору, это не мысли героя. Нарратор рассказывает о Петровиче, пытается воспроизвести его мысли, и поэтому меняется язык.
Ксения: — То есть, это уже «рассказ про рассказ»? Нарратор пересказывает то, что сам Петрович ему когда-то рассказывал?
Артем: — Да.
Временная организация сюжета
Олег: — У нас есть ситуация в настоящем: на Петровича падают провода, и он ждёт спасателей. Следующая ситуация — воспоминания: о том, как он катался на автобусе, как флиртовал с девушкой, как некоторые люди «выпадали» из автобуса. Почему именно эти воспоминания приходят в голову Антону Петровичу в голову? Это какие-то поворотные события в его жизни?
Артем: — Если мы посмотрим на начало, то это – прошлое. А то, что мы видим в конце — это уже настоящее. Композиция задумывалась ретроспективной. Искры посыпались когда-то, что-то трещало когда-то, когда-то лопалось, когда-то лил дождь, когда-то сверкали молнии — и персонаж остался в этом.
Олег: — Но при этом композиция закольцевалась: события «прошлого», которые описываются в начале, идентичны событиям «настоящего». Последняя часть возвращает нас в начало — ситуация повторения. Произошло событие: на Петровича упали провода в настоящем. Это событие спровоцировало рефлексию главного героя. Он начинает вспоминать: мы видим «вставные новеллы», например о том, как Петрович предлагает даме бесплатный проезд. И вот конец: он ждёт спасательные службы.
Ксения: — Диалог — это всегда события здесь и сейчас. Но в данном случае они вырваны из контекста ситуации. Здесь для меня временная граница сломалась. Понимаю, для чего могли быть вставлены эти диалоги, но они вставлены непонятно. Из-за этого ломаются структура и временное пространство. Вроде там Петрович сидит, а вроде он и разговаривает здесь, в моменте.
Артем: — Я не знал, как это будет восприниматься. Задумка была в том, чтобы показать события, как разбитое зеркало из разных точек зрения и отрезков времени — некий калейдоскоп. Но я не знаю, насколько удачным он получился.
Татьяна: — Не совсем просматривается структура этого калейдоскопа и взаимосвязь его элементов. Как события происходят фабульно? Есть ли здесь заданное пространство, время? Какая связь лежит в основе? Есть какая-то сюжетная линия?
Артем: — Есть претензия на сюжетную линию, но, наверное, она не была реализована в полной мере. Здесь есть структура. Если мы посмотрим на диалоги, то заметим, что сначала Петрович более спокойно интересуется у Викторовича происходящим. Далее он срывается, потому что чувствует давление. Происходит намеренное ухудшение ситуации. С каждой осенью Петрович всё больше и больше холодеет к жизни. Более экспрессивные размышления ведут к, скажем так, пику негодования. Хотелось передать ощущение катастрофичности его жизненной ситуации.
Артем: — Если мы посмотрим на начало, то это – прошлое. А то, что мы видим в конце — это уже настоящее. Композиция задумывалась ретроспективной. Искры посыпались когда-то, что-то трещало когда-то, когда-то лопалось, когда-то лил дождь, когда-то сверкали молнии — и персонаж остался в этом.
Олег: — Но при этом композиция закольцевалась: события «прошлого», которые описываются в начале, идентичны событиям «настоящего». Последняя часть возвращает нас в начало — ситуация повторения. Произошло событие: на Петровича упали провода в настоящем. Это событие спровоцировало рефлексию главного героя. Он начинает вспоминать: мы видим «вставные новеллы», например о том, как Петрович предлагает даме бесплатный проезд. И вот конец: он ждёт спасательные службы.
Ксения: — Диалог — это всегда события здесь и сейчас. Но в данном случае они вырваны из контекста ситуации. Здесь для меня временная граница сломалась. Понимаю, для чего могли быть вставлены эти диалоги, но они вставлены непонятно. Из-за этого ломаются структура и временное пространство. Вроде там Петрович сидит, а вроде он и разговаривает здесь, в моменте.
Артем: — Я не знал, как это будет восприниматься. Задумка была в том, чтобы показать события, как разбитое зеркало из разных точек зрения и отрезков времени — некий калейдоскоп. Но я не знаю, насколько удачным он получился.
Татьяна: — Не совсем просматривается структура этого калейдоскопа и взаимосвязь его элементов. Как события происходят фабульно? Есть ли здесь заданное пространство, время? Какая связь лежит в основе? Есть какая-то сюжетная линия?
Артем: — Есть претензия на сюжетную линию, но, наверное, она не была реализована в полной мере. Здесь есть структура. Если мы посмотрим на диалоги, то заметим, что сначала Петрович более спокойно интересуется у Викторовича происходящим. Далее он срывается, потому что чувствует давление. Происходит намеренное ухудшение ситуации. С каждой осенью Петрович всё больше и больше холодеет к жизни. Более экспрессивные размышления ведут к, скажем так, пику негодования. Хотелось передать ощущение катастрофичности его жизненной ситуации.
Образ героя
Олег: — Как вообще происходит выборка ситуаций? Обычно они выполняют функцию характеристики героя. Например, то, что Петрович хочет бесплатно провезти молодую дамочку. С какой стороны здесь раскрывается персонаж?
Артем: — Ну, это, конечно, романтика. Раньше было стремление взаимодействия с людьми, желание чем-то удивить. Потом потерялось это стремление к контакту, пониманию.
Вера Юрьевна: — Это «охлаждение» к работе, его причины понимает рассказчик. А сам герой — понимает?
Артем: — Герой начинает хоть что-то понимать только в самом конце, когда он говорит о том, что надо печь починить. В этот момент появляется минимальное стремление к изменению. Возвращение к жизни даже на таком уровне. Это не наполеоновские планы, но это уже начинание.
Ксения: — Но если смотреть на финал, Петрович меняться-то не хочет. Подумал, что надо печку залатать, но далее не говорится о том, что он реализует это. Петрович просто ждет, что его кто-то спасет. В принципе, ничего не поменялось.
Артём: — Я действительно не совладал с Петровичем. Пока писал, все время думал: «Что бы сделать такое, чтобы Петрович поменялся, чтобы он хоть что-то понял?» Но получилось так, что Петрович ничего по итогу не осознал.
Вера Юрьевна: — А в чём причина интереса вашего рассказчика к водителю: он интересен ему как человек, разочаровавшийся в профессии, или как человек, разочаровавшийся в жизни? Вам интересно в нём социально-типическое или человеческое?
Артем: — Если уж говорить коряво, по-человечески, я буду характеризовать себя как нарратора. Человеческое, конечно, меня интересует прежде всего. Меня интересуют различные водители, кондукторы. Тема для моих размышлений. Определенная часть моей жизни связана с водителями. Постоянно с ними ссорюсь. Но я же понимаю, что люди-то не плохие! Людей хороших гораздо больше, у них есть своя трагическая история.
Вера Юрьевна: — То есть вы решили показать в нём человеческое?
Артем: — Да, я не хотел, чтобы он стал просто плохим, не хотел делать из него дьявола. В этом рассказе я вижу конкретного водителя, в основе лежит жизненная история. Водитель пропустил мужчину с ребенком, но при этом обматерил женщину, которая не давала ему проехать. Я подумал: «Какая странная смесь благородства и какого-то дурака невоспитанного!». Я был уверен, что он не плохой человек. А потом он начал такую ахинею нести, ворчал на каждой остановке. Я попытался его успокоить: «Ну что вы заладили? Давайте молча, спокойно поедем?». И вот он выдал следующий казус: «У меня вообще-то своё мнение есть!». Я разочаровался. Но этот герой не получился злодеем, не получился каким-то очень плохим человеком. Он обычный.
Олег: — Это поиск оправдания глупости? Жестокости человека, враждебности по отношению к миру? Ты ищешь причины таких поступков?
Артем: — Да. Я и задался вопросом: «А вот тебе, Петрович, вообще нормально живется? Всё устраивает? Что же тебя таким сделало?» Так и решил проанализировать это.
Ксения: — Персонаж получился вполне логичным. Вначале он был очарован своей профессией, которая была романтизирована в советское время. А сейчас мы живем в другое время, когда люди по-другому себя стали вести. Это доказано, много кто об этом говорит — мир стал другим. Петрович стал другим. Он просто постарел, ему стало больше вещей надоедать — момент кризисный. «Вот я дожился. Все еще водитель. Дамочки стали некрасивые. Страну развалили. Да и дача у меня развалилась». Романтика была не только в самом Петровиче, но и вокруг. А сейчас он смотрит на это все с разочарованием.
Нарратор, в свою очередь, — человек далекий, не видевший этой романтики, он может только домысливать. Поэтому чувствуется разница в восприятии мира и нынешней ситуации повествователем и Петровичем. У нас есть и друг Петровича, который мыслит тоже по-другому. Он соглашается с Петровичем, но более спокойно относится к жизни, пытаясь смягчить негативизм героя. «Ну, ты прав, конечно, но всё нормально. Всё нормально. Всё как и было». Сам Петрович — персонаж последовательный, встроенный в пространство и время вокруг, в какую-то систему.
Артем: — Ну, это, конечно, романтика. Раньше было стремление взаимодействия с людьми, желание чем-то удивить. Потом потерялось это стремление к контакту, пониманию.
Вера Юрьевна: — Это «охлаждение» к работе, его причины понимает рассказчик. А сам герой — понимает?
Артем: — Герой начинает хоть что-то понимать только в самом конце, когда он говорит о том, что надо печь починить. В этот момент появляется минимальное стремление к изменению. Возвращение к жизни даже на таком уровне. Это не наполеоновские планы, но это уже начинание.
Ксения: — Но если смотреть на финал, Петрович меняться-то не хочет. Подумал, что надо печку залатать, но далее не говорится о том, что он реализует это. Петрович просто ждет, что его кто-то спасет. В принципе, ничего не поменялось.
Артём: — Я действительно не совладал с Петровичем. Пока писал, все время думал: «Что бы сделать такое, чтобы Петрович поменялся, чтобы он хоть что-то понял?» Но получилось так, что Петрович ничего по итогу не осознал.
Вера Юрьевна: — А в чём причина интереса вашего рассказчика к водителю: он интересен ему как человек, разочаровавшийся в профессии, или как человек, разочаровавшийся в жизни? Вам интересно в нём социально-типическое или человеческое?
Артем: — Если уж говорить коряво, по-человечески, я буду характеризовать себя как нарратора. Человеческое, конечно, меня интересует прежде всего. Меня интересуют различные водители, кондукторы. Тема для моих размышлений. Определенная часть моей жизни связана с водителями. Постоянно с ними ссорюсь. Но я же понимаю, что люди-то не плохие! Людей хороших гораздо больше, у них есть своя трагическая история.
Вера Юрьевна: — То есть вы решили показать в нём человеческое?
Артем: — Да, я не хотел, чтобы он стал просто плохим, не хотел делать из него дьявола. В этом рассказе я вижу конкретного водителя, в основе лежит жизненная история. Водитель пропустил мужчину с ребенком, но при этом обматерил женщину, которая не давала ему проехать. Я подумал: «Какая странная смесь благородства и какого-то дурака невоспитанного!». Я был уверен, что он не плохой человек. А потом он начал такую ахинею нести, ворчал на каждой остановке. Я попытался его успокоить: «Ну что вы заладили? Давайте молча, спокойно поедем?». И вот он выдал следующий казус: «У меня вообще-то своё мнение есть!». Я разочаровался. Но этот герой не получился злодеем, не получился каким-то очень плохим человеком. Он обычный.
Олег: — Это поиск оправдания глупости? Жестокости человека, враждебности по отношению к миру? Ты ищешь причины таких поступков?
Артем: — Да. Я и задался вопросом: «А вот тебе, Петрович, вообще нормально живется? Всё устраивает? Что же тебя таким сделало?» Так и решил проанализировать это.
Ксения: — Персонаж получился вполне логичным. Вначале он был очарован своей профессией, которая была романтизирована в советское время. А сейчас мы живем в другое время, когда люди по-другому себя стали вести. Это доказано, много кто об этом говорит — мир стал другим. Петрович стал другим. Он просто постарел, ему стало больше вещей надоедать — момент кризисный. «Вот я дожился. Все еще водитель. Дамочки стали некрасивые. Страну развалили. Да и дача у меня развалилась». Романтика была не только в самом Петровиче, но и вокруг. А сейчас он смотрит на это все с разочарованием.
Нарратор, в свою очередь, — человек далекий, не видевший этой романтики, он может только домысливать. Поэтому чувствуется разница в восприятии мира и нынешней ситуации повествователем и Петровичем. У нас есть и друг Петровича, который мыслит тоже по-другому. Он соглашается с Петровичем, но более спокойно относится к жизни, пытаясь смягчить негативизм героя. «Ну, ты прав, конечно, но всё нормально. Всё нормально. Всё как и было». Сам Петрович — персонаж последовательный, встроенный в пространство и время вокруг, в какую-то систему.
«Книжусечка»
Семантика названия
Олег: — Предлагаю начать с названия рассказа. Фамильярная форма «Книжусечка». Что ты хочешь показать выбором такой формы слова “книга”? Почему нарратор использует такую форму?
Артем: — Я использую это как способ характеризации самого повествователя. Здесь это связано и с тем, какие формы слов он использует в речи. Это отразилось и в названии его произведения.
Олег: — А не возникает ли здесь подсмысл некой иронии над теми, кто книги сами по себе не читает?
Ксения: — Книжечка — что-то ценное, из детства. А книжусечка — это насмешка над книгой. И нарратор использует именно эту придуманную уменьшительно-ласкательную форму.
Артем: — Я использую это как способ характеризации самого повествователя. Здесь это связано и с тем, какие формы слов он использует в речи. Это отразилось и в названии его произведения.
Олег: — А не возникает ли здесь подсмысл некой иронии над теми, кто книги сами по себе не читает?
Ксения: — Книжечка — что-то ценное, из детства. А книжусечка — это насмешка над книгой. И нарратор использует именно эту придуманную уменьшительно-ласкательную форму.
Образ повествователя
Олег: — Раз само название является способом характеризации повествователя, как графомана. Твоя функция как автора в этом тексте — подвергнуть нарратора осмеянию?
Артём: — Да, но скорее не я, с позиции автора, высмеиваю его. Я здесь создаю комический образ повествователя, который сам по себе вызывает смех у читателя. Нет такого, чтобы я как внетекстовый персонаж высмеиваю нарратора. Но тогда надо разделить, что определённая насмешка присутствует только если мы не определяем графомана как больного человека. Иначе зачем высмеивать больного? Возникает вопрос: герой сошёл с ума или не сошёл? Для меня он является немного сумасшедшим, но при этом в общество он выплескивает это только с помощью графомании. Если это пишет сам герой, почему я так не смеюсь? Почему мы не рассуждаем, что это герой просто пишет так? И смеётся над нарратором сам читатель, а не автор.
Олег: — Но в тексте при этом, ты не относишься к нему как к больному. Эпизод, в котором он просит девушку не загибать страницы книги, нарратор тут же фиксирует. Кто будет делиться подобным? Это ирония, которая и намекает на авторский смех над нарратора.
Артём: — Ну да, тогда скорее надо написать что-то вроде предисловия, в котором будет отражено, на кого направлена ирония.
Ксения: — Главное достоинство, которое я выделила в тексте, — это уникальная речевая манера героя, которой присущ четкий темпоритм. Текст возможно поделить на размеры, ситуации быстро меняются, и чувствуются нарочитые паузы.
Артём: — Спасибо. Это была одна из задач: создание прозаического текста, который при этом несёт в себе и поэтические черты. И как раз этот его стиль помогает в какой-то мере показать его графоманскую натуру.
Вера Юрьевна: — Да, форма вам помогает передать эту одержимость манией письма.
Ксения: — Для меня «Книжусечка» — это игра. Перед нами игровой текст. Это и игра с формой, и игра с образом повествователя, и своеобразная игра с читателем, его восприятием комического в тексте.
Артём: — Да, но скорее не я, с позиции автора, высмеиваю его. Я здесь создаю комический образ повествователя, который сам по себе вызывает смех у читателя. Нет такого, чтобы я как внетекстовый персонаж высмеиваю нарратора. Но тогда надо разделить, что определённая насмешка присутствует только если мы не определяем графомана как больного человека. Иначе зачем высмеивать больного? Возникает вопрос: герой сошёл с ума или не сошёл? Для меня он является немного сумасшедшим, но при этом в общество он выплескивает это только с помощью графомании. Если это пишет сам герой, почему я так не смеюсь? Почему мы не рассуждаем, что это герой просто пишет так? И смеётся над нарратором сам читатель, а не автор.
Олег: — Но в тексте при этом, ты не относишься к нему как к больному. Эпизод, в котором он просит девушку не загибать страницы книги, нарратор тут же фиксирует. Кто будет делиться подобным? Это ирония, которая и намекает на авторский смех над нарратора.
Артём: — Ну да, тогда скорее надо написать что-то вроде предисловия, в котором будет отражено, на кого направлена ирония.
Ксения: — Главное достоинство, которое я выделила в тексте, — это уникальная речевая манера героя, которой присущ четкий темпоритм. Текст возможно поделить на размеры, ситуации быстро меняются, и чувствуются нарочитые паузы.
Артём: — Спасибо. Это была одна из задач: создание прозаического текста, который при этом несёт в себе и поэтические черты. И как раз этот его стиль помогает в какой-то мере показать его графоманскую натуру.
Вера Юрьевна: — Да, форма вам помогает передать эту одержимость манией письма.
Ксения: — Для меня «Книжусечка» — это игра. Перед нами игровой текст. Это и игра с формой, и игра с образом повествователя, и своеобразная игра с читателем, его восприятием комического в тексте.
Татьяна Федотова
— студентка 2 курса «Литературного творчества» филологического факультета.
— студентка 2 курса «Литературного творчества» филологического факультета.
Дата публикации:
23.10.2024
23.10.2024
