Сухой ветер качал высокие скелеты деревьев, поднимал пыль с дороги. Она оседала на асфальте, на стенах, на машинах, на одежде людей, окрашивая всё в желтовато–серый цвет. Яркое, красно–фиолетовое солнце нещадно палило, сжигало всё, чего касались его лучи. Серый не помнил, чтобы когда–то было по–другому. Да и вряд ли кто–то это помнил. Он прошёл по тропинке между гаражами и вышел на узкий тротуар двора. С трех сторон двор окружали кирпичные маски пятиэтажек. Он переступил через трещину в асфальте, поправил лямку рюкзака, откашлялся и поспешил к своему подъезду. Стены домов в его глазах немного плыли – сильно болела голова.
Он прошёл мимо площадки, на которой бегали дети. Из–за лупоглазых противогазов и плотных черно–коричневых одежд они были похожи на больших жучков. Они носились друг за другом, копошились в песочнице. У самого подъезда Серого встретили сидящие на скамейке, закутанные в цветастые тряпки старушки, ведущие бесконечную беседу о погоде, мусоре во дворе и растущих ценах. Прерывалась беседа только если кто–то проходил мимо. Тогда невнятный хор скрипучих голосов синхронно здоровался с прохожим, а когда тот отходил на пару шагов беседа продолжалась с прежнего места. Серый ни разу не видел, чтобы они покидали свой пост, или хотя бы меняли фильтры в противогазах–слонах. А может они вообще были массовой галлюцинацией? В любом случае внимания они привлекали не больше, чем предметы их разговора. Тем более, когда голова раскалывается от боли.
На автомате кивнув старушкам, Серый открыл подъездную дверь и зашёл внутрь. Его противогаз, черный, с круглыми мутными глазницами, давал мало обзора. Темнота сырого подъезда резко контрастировала с неестественной яркостью солнечного двора. Серый почувствовал, что здесь ему гораздо комфортнее, чем снаружи. Внутри дома, среди бетонных кишок подъезда копошилась жизнь. Где–то наверху ругались соседи, слышался звук телевизора. Обсыпавшаяся местами побелка, грязно–синие стены, исписанные и обклеенные листовками. Лампочка давно перегорела, однако Серый без труда нашёл тяжёлым сапогом лестницу.
Он поднялся на нужный этаж, вставил ключ в замочную скважину. Замок скрипнул, дверь открылась. Однушка, переделанная в студию. Обветшалые обои, мутноватые окна, пыльная советская стенка, скрипучий диван. Над диваном старая картина с зелёными полями и лесом вдалеке. Серый видел такие же «поля» и «леса» в книгах и на старых снимках... Был здесь и вечно пустой холодильник, и стол, заваленный учебниками и тетрадями с конспектами. А что ещё нужно студенту? В квартире было тихо, а значит Жека был на парах.
Серый обтёр подошвы сапог о коврик в прихожей, отряхнулся, смахнув с одежды пыль. Бегло осмотрев себя, он убедился в целостности своего комбинезона. Перчатки, в которые были заправлены рукава плотного свитера. Поверх него брезентовая накидка. Серые брюки, заправленные в высокие кожаные сапоги. Он поставил рюкзак на пол и, откашливаясь, кое–как поймал язычок молнии. В грубых кожаных перчатках это было сделать сложно, но через пару попыток рюкзак был раскрыт.
В последние дни Серому всё труднее удавалось вставать с постели. Пока его однокурсники были на занятиях, он отлёживался дома с мигренью. Кажется, что никто даже не заметил его отсутствия в институте, даже Жека, с которым они снимали квартиру, почти не обращал внимания на своего соседа. Деньги таяли на глазах, а новые фильтры стоили всё дороже. Серый достал и рюкзака несколько штук. Задержав дыхание, взялся за фильтр противогаза и с небольшим усилием открутил его. Сразу заменил его новым, свежим, и с облегчением выдохнул. Дышать стало легче, но голова всё ещё раскалывалась от боли.
Прошёл в комнату, бросил рюкзак на диван и сам сел рядом. Диван жалобно скрипнул под ним. Голову будто раздувало изнутри. Стены квартиры слегка пульсировали в странном бите. На экране телефона смс. Родители.
«Как дела?»
«Всё ок.»
«Как учеба?»
«Нормально.»
Заготовленные ответы, которыми можно избавиться от надоедающих вопросов. Которые тоже, скорее всего, заготовленные. Короткий диалог, повторяющийся раз за разом, как какой–то ритуал. Телефон был отложен в сторону, Серый смотрел в потолок. Как дела? Дела были плохи, денег не было, на парах он давно не появлялся, в автобусе его обругали, а голова раскалывалась. Он опёрся на спинку дивана, попытался расслабиться и уже почти задремал, как звонок на двери издал противную трель. С трудом встав, подошёл к двери и глянул в глазок. За дверью был Жека. Серый сразу узнал его по этому дурацкому плащу, увешанному значками, противогазу–хомяку и открыл дверь.
— Здарова, Серый! – глухо сказал Жека, переступая порог.
— Здарова – Серый удивился тому, как тихо и болезненно звучал его голос, – Что было сегодня?
— Да что было, что было... Херня была, вот что было. Две пары, между ними окно, за безопасность расписывались. Так ещё и из деканата тётка пришла, орала про посещаемость. Сказала всем, кого не было, принести объяснительные.
— Черт, а ничего, что половина болеет?
— Да мы ей то же самое сказали, – Жека прошел в квартиру, бросил сумку у дивана, – Я ей сам говорю, мол щас зараза ходит всякая, полгруппы болеет. А она орёт «Да вы, да я, да отчислю всех!» Да пошла она! А ещё к двери подхожу, уже вот гаражи скоро – и понимаю, что ключи в корпусе оставил!
Жека прошёл вглубь квартиры, попутно стряхивая с себя комки пыли и ворча под нос что–то про лабораторные и практику. Серый снова залез в свой рюкзак и достал из него лекарства. Содержимое нескольких шприцов с длинными толстыми иглами блестело в свете лампочки. Он положил их в пустой холодильник, кроме одного, который воткнул в плечо. Плотная ткань не спасла от боли, и рука начала ныть, зато голове стало заметно лучше. Одну пару он завтра сможет высидеть, ну или хотя бы отнесет справку.
Солнце постепенно уходило за горизонт, превращая небо в размытую фиолетовую кляксу. На улице зажглись фонари. Машин становилось всё меньше и пыль, застилавшая собой, как туманом, вид из окна, начала оседать. Наконец, можно было спокойно открыть окна, не боясь того, что после придётся сутки драить пол от пыли. Серый и Жека стояли на балконе. Двор утонул во мраке сумерек и только отдельные горящие окна соседних домов, похожие на стёкла противогазов, смотрели на него.
Серый крутил в руке фильтр. Он отличался от обычных – этот и ещё один, который был сейчас у Жеки, ему продал один знакомый. Они отличались «особым наполнителем». Маленькие зелёные завитушки грелись под ультрафиолетом, росли, потом срывались, сушились и засыпались в фильтры. Всего процесса Серый не знал, но смутно представлял его. Какие они, эти зелёные? Может быть, такие росли раньше везде, когда были ещё эти «луга» и «леса», и потому тогда всем жилось хорошо, что они постоянно вдыхали их аромат? Серый вкрутил вместо обычного фильтра этот, вдохнул воздух, и тот, вместо сухого и приторно–безвкусного стал необычно сладким и терпким. Этот воздух наполнял Серого, и ему хотелось вдыхать его бесконечно долго. Всё вокруг приобретало какое–то весёлое, жизнерадостное, и несколько зелёное настроение. Всегда унылые пятиэтажки теперь были такими родными и уютными. Хлопья пыли, осевшие на стене, казались бархатными. Все то, что он так долго держал в себе, прятал, всё, что гнило внутри вдруг будто исчезло. Серый чувствовал необычайную лёгкость, такую, как если бы... Как если бы что? Голова Серого пыталась дать подсказку, Она крутилась на кончике сознания, это сравнение было так же близко, как был близок к нему его костюм. Точно. Он чувствовал такую же лёгкость, как если бы он снял свой костюм. Стянул противогаз и швырнул бы его в угол, разбил бы эти чёртовы линзы вдребезги! Серый чувствовал, как давно он не был честен сам с собой, и как давно боялся себе признаться в том, что... Ох, как бы он вдохнул полной грудью, набрал полные лёгкие этого сладкого пьянящего воздуха, раздулся бы как шарик и улетел навстречу ветру и солнцу.
— Ты слыхал, что тут препода по химии не стало? – Жека сделал выдох и опёрся на балконные перила. На него фильтры действовали иначе.
— Семецкий что–ли? Неа, а что случилось?
— Перестал ходить на свои пары, инфы никакой. Ему поначалу писали, звонили. Но ничего. В итоге объявили в розыск. Всё, что нашли — одежду на полу. И противогаз на тумбочке. А самого его нет.
— Хрена–се – Серый пытался собраться с мыслями, но безуспешно. Они всё ещё витали где–то в небе, – Так это что, он костюм снял получается? Бегает сейчас поди где–нибудь голышом. Бабок пугает.
— Ну, не думаю. Короче из–за этого нам лекцию читали по безопасности. Приурочили к пропаже химика. Ни в коем случае, говорят, не снимайте защиту. Расписываться за технику безопасности заставили, всё такое...
— Не, ну сказано же, не снимать. Как минимум пыль, а как максимум и с масками этими зараза всё равно ходит.
— Да–да. Но знаешь, – Жека задумался на мгновение, будто решаюсь нырнуть в глубокий омут, – Знаешь, я сейчас думал об этом… Давно на самом деле думаю. Мне кажется, под его костюмом ничего не было.
— Как это ничего? – не понял Серый.
— То есть не было химика никакого.
— Это Семецкого–то не было? А кто ж тогда меня на пересдачу отправил?
— Да вот именно в этом и дело. Кто? Я, знаешь, хожу иногда, с людьми общаюсь, и задумываюсь, а с кем я вообще говорю? С деканата эта. Смотрю на неё и думаю, со мной Алла Кондратьевна говорит или противогаз её? Самой же её не видно. Голос только, и тот, считай, через маску. Или на остановке люди. Как манекены какие. Одни телодвижения.
— Ну ты погнал конечно, – усмехнулся Серый, – Я тебе эти фильтры больше давать не буду.
— Не знаю. Мне иногда кажется, что меня нет. Без защиты не жить, да? А у меня в противогазе фильтр внутри меняется. Мне, чтобы заменить его, нужно приподнять маску. И я живой, хотя и контактирую с воздухом. Я тут заменял его на днях. И понял, что я даже лица своего ни разу в жизни не видел. Подошёл к зеркалу и...
— И как? Увидел?
— Нет. Страшно стало. А вдруг Там – пустота? Да и вообще! Ты когда в последний раз ел? А воду пил? Человек же на восемьдесят процентов... Да у нас даже холодильник всегда пустой стоит. А ведь, по сути, мы должны хотеть, мы ж живые!
— Жек, мне кажется, тебе уже хватит, – Серый попытался успокоить разгорячённого друга, но безуспешно.
— Может люди вообще вымерли давно, как птицы или рыбы, – Жека слишком уж ушёл в дебри своих мыслей. Будто нажали на какой–то рубильник, – Может вся наша жизнь держится только на убеждении, что под макой что–то есть? Кто–то есть?
— Слушай, но ты же себя ощущаешь. Ты же говоришь, ходишь. В конце концов ты под кайфом. А значит есть организм, который потребляет. Разве не так?
— Не знаю. Я ничего уже не знаю, – Жека зашёл с балкона в квартиру, – Короче, пойду–ка я пыль смою. Заодно и фильтр сменю.
Жека, пошатываясь, поплёлся в ванную, а Серый остался. Смотрел на плывущую перед глазами комнату. Под маской ничего нет. Эта мысль теперь пульсировала в его голове вместе со стенами. Он посмотрел на свою руку. Рукав свитера. Толстая кожаная перчатка. Он пошевелил пальцами. Как понять, шевелится его пальцы под перчаткой, или сама перчатка? А голова? Болит ли голова под противогазом или ему лишь кажется? Он вспомнил о старушках, не меняющих свои фильтры. Интересно, а дышат ли они вообще? Сколько Серый себя помнил, он носил маску. Всегда был в костюме, всегда в резине противогаза. И будто всегда студентом... Он знал, как он должен выглядеть, старые книги по биологии показывали ему строение людей. В них были и рисунки насекомых, с которыми тот часто сравнивал детей, и описания природы, и фотографии давно ушедшего мира, где не нужно было носить маски. Может все эти мысли – лишь отголоски этого старого зелёного мира, сжатого до размера фильтра, но Серый подпустил их очень близко. А ведь раньше гнал. Гнал, и не хотел признаваться самому себе в том, что где–то глубоко в себе полностью согласен с Жекой. Он достал телефон. Давно знакомые контакты. Такие близкие и такие далёкие. Нет, не сегодня.
Проснувшись рано утром от звона будильника, Серый точно и ясно понял – голова у него есть, она тяжёлая и сильно болит. А ещё то, что надышавшись вчера они забыли закрыть балкон. Серый выкопался из небольшого бархана, стряхнул пыль с плеч и ног, посмотрел на часы. Времени было ровно столько, чтобы воткнуть шприц с лекарством в плечо, бросить в рюкзак справку с больничным, которая была выменяна у знакомого студента медика на конспекты по химии, и быстрым шагом направиться к остановке. Он запер балкон, переступил через кучи пыли и подошёл к двери в ванную, чтобы протереть стёкла противогаза. Та была заперта. Пожав плечами, Серый вышел из дома.
Сухой ветер качал высокие скелеты деревьев, поднимал пыль с дороги. Она оседала на асфальте, на стенах, на машинах, на одежде людей, окрашивая всё в желтовато–серый цвет. Яркое, красно–фиолетовое солнце нещадно палило, сжигало всё, чего касались его лучи. Серый не был уверен, что когда–то было по–другому. Да и вряд ли кто–то был в этом уверен. На остановке неподвижно стояли около сорока тел, равнодушно смотревших на дорогу. Провожая масками очередную машину, они двигались синхронно, будто управляемые невидимым кукловодом. Автобусы ездили регулярно, но с большими интервалами. Серый не успел на первый, он был уже забит, и тот лишь проводил его взглядом. В автобус попала только одна старушка, которая не смогла протиснуть внутрь ничего, кроме своей руки, из–за чего дверь автобуса не закрывалась. Автобус так и поехал дальше, вместе с прицепившейся к его борту, и развивающейся как потрёпанный флаг, старушкой.
Серому удалось пролезть во второй автобус. Стоял, зажатый со всех сторон настолько, что даже не держась за поручень не падал. Его поле зрения теперь было сжато до перевёрнутого треугольника: от локтя до мужской шапки, от шапки вдоль потолка до кулака, держащего поручень, и от кулака вновь до локтя. Всю дорогу Серый думал о том, что именно и как нужно будет сказать в деканате, чтобы его болезнь не отразилась на учёбе. Булькающий динамик пробубнил нужную остановку и Серый выплюнулся из автобуса. Сразу побежал в деканат. Времени оставалось мало.
Противогаз Аллы Кондратьевны злобно смотрел на Серого. Это был один из тех любимых начальниками противогазов с треугольными стёклами, из–за чего их вид становился более грозным. Она вертела в перчатках справку Серого, смотря то на неё, то на студента. Она была тучной женщиной, закутанной в непонятного цвета шаль, под которой болтался брезентовый зелёный комбинезон. Она была похожа на слишком плотно набитую тряпичную куклу с заевшим динамиком, выдававшим отрывистые фразы–плевки.
— Ну, Сергей. Скоро сессия. Как быть? – Спросила она с явным пренебрежением.
— Так у меня по заданиям сдано всё.
— А пропуски? Из–за этой ерунды — прогуливаете?
— Алла Кондратьевна, ну болею я. Мне и самому тяжело, и ещё приду – перезаражаю всех. Кому оно надо? Тем более у нас половина группы болеет, хорошо бы вообще карантин объявить.
— Щас! Карантин ему. Бездельники. Ладно! Болейте, выздоравливайте. Но чтобы, как только — так сразу! На пары. Нет — отчислю!
— Да–да, я вас понял, – монотонно ответил Серый и пошёл обратно. Из–за какой–то бумажки столько шума! Встань рано, мотайся по автобусам, потрать всё утро только на то, чтобы сунуть кому–то справку. А ведь она пойдёт, прилепит эту справку в папочку, засунет её далеко, и никогда про неё не вспомнит. А кто он сам в этой ситуации? Просто функция, которая принесла бумажку. Никого ведь не будет интересовать то, что ему было тяжело вставать так рано, что ему физически больно находиться на улице. Алле Кондратьевне не интересно то, что он торопился, переживал, думал о нужных словах. Ей всё равно на то, что он плевать хотел и на эту справочку, и на весь их деканат. Если б не родители... Серый смотрел через пыльное стекло автобуса на механически шагающую толпу и думал. Родители. А что родители? Они поступали с ним также, как с ними самими в своё время поступали их родители. Хоть они это и отрицают. Дежурные вопросы. Заготовленные ответы.
«Ты учишься?»
«Да.»
«Как дела?»
«Всё нормально.»
Серый вспомнил, как вчера, дав волю эмоциям из–за этих фильтров он едва не написал им. Он помнил эти эмоции. Написать, выплакаться, высказать всё, что он думает и о них, и о себе, и обо всём вообще. Вчера Серый был уверен, что они примут его, обнимут, поплачут вместе с ним, поймут и примут его. Сегодня он знал, что всё было бы иначе. Отец смотрел бы на него этими отвратительными треугольниками, стоял бы ровно, будто прибитый к полу. Не поколебать. Мать бы тоже стояла, за отцом, не смея сказать ни слова.
«Не ной.»
Вот и всё, что он услышал бы от них.
Дверь в ванную была заперта. За ней — тишина. Серый стоял перед дверью, пытаясь сказать самому себе то, что он уже давно подсознательно понял. Хоть и пытался сначала стучать. Хоть и звал Жеку. И надеялся, что тот ответит. Не ответил. Серый с силой толкнул дверь.
Перед зеркалом лежал противогаз–хомяк. На полу – кучка пыльной одежды, дурацкий плащ, увешанный значками. Выходит, что Жеки не было? Не было его, как нет и других одногруппников, как нет соседей, как нет Аллы Кондратьевны. Как нет его родителей. Как нет...
Серый стоял перед зеркалом. Он не боялся отраженья — страшно было его не увидеть. Черная резина противогаза потянулась вверх.
Он прошёл мимо площадки, на которой бегали дети. Из–за лупоглазых противогазов и плотных черно–коричневых одежд они были похожи на больших жучков. Они носились друг за другом, копошились в песочнице. У самого подъезда Серого встретили сидящие на скамейке, закутанные в цветастые тряпки старушки, ведущие бесконечную беседу о погоде, мусоре во дворе и растущих ценах. Прерывалась беседа только если кто–то проходил мимо. Тогда невнятный хор скрипучих голосов синхронно здоровался с прохожим, а когда тот отходил на пару шагов беседа продолжалась с прежнего места. Серый ни разу не видел, чтобы они покидали свой пост, или хотя бы меняли фильтры в противогазах–слонах. А может они вообще были массовой галлюцинацией? В любом случае внимания они привлекали не больше, чем предметы их разговора. Тем более, когда голова раскалывается от боли.
На автомате кивнув старушкам, Серый открыл подъездную дверь и зашёл внутрь. Его противогаз, черный, с круглыми мутными глазницами, давал мало обзора. Темнота сырого подъезда резко контрастировала с неестественной яркостью солнечного двора. Серый почувствовал, что здесь ему гораздо комфортнее, чем снаружи. Внутри дома, среди бетонных кишок подъезда копошилась жизнь. Где–то наверху ругались соседи, слышался звук телевизора. Обсыпавшаяся местами побелка, грязно–синие стены, исписанные и обклеенные листовками. Лампочка давно перегорела, однако Серый без труда нашёл тяжёлым сапогом лестницу.
Он поднялся на нужный этаж, вставил ключ в замочную скважину. Замок скрипнул, дверь открылась. Однушка, переделанная в студию. Обветшалые обои, мутноватые окна, пыльная советская стенка, скрипучий диван. Над диваном старая картина с зелёными полями и лесом вдалеке. Серый видел такие же «поля» и «леса» в книгах и на старых снимках... Был здесь и вечно пустой холодильник, и стол, заваленный учебниками и тетрадями с конспектами. А что ещё нужно студенту? В квартире было тихо, а значит Жека был на парах.
Серый обтёр подошвы сапог о коврик в прихожей, отряхнулся, смахнув с одежды пыль. Бегло осмотрев себя, он убедился в целостности своего комбинезона. Перчатки, в которые были заправлены рукава плотного свитера. Поверх него брезентовая накидка. Серые брюки, заправленные в высокие кожаные сапоги. Он поставил рюкзак на пол и, откашливаясь, кое–как поймал язычок молнии. В грубых кожаных перчатках это было сделать сложно, но через пару попыток рюкзак был раскрыт.
В последние дни Серому всё труднее удавалось вставать с постели. Пока его однокурсники были на занятиях, он отлёживался дома с мигренью. Кажется, что никто даже не заметил его отсутствия в институте, даже Жека, с которым они снимали квартиру, почти не обращал внимания на своего соседа. Деньги таяли на глазах, а новые фильтры стоили всё дороже. Серый достал и рюкзака несколько штук. Задержав дыхание, взялся за фильтр противогаза и с небольшим усилием открутил его. Сразу заменил его новым, свежим, и с облегчением выдохнул. Дышать стало легче, но голова всё ещё раскалывалась от боли.
Прошёл в комнату, бросил рюкзак на диван и сам сел рядом. Диван жалобно скрипнул под ним. Голову будто раздувало изнутри. Стены квартиры слегка пульсировали в странном бите. На экране телефона смс. Родители.
«Как дела?»
«Всё ок.»
«Как учеба?»
«Нормально.»
Заготовленные ответы, которыми можно избавиться от надоедающих вопросов. Которые тоже, скорее всего, заготовленные. Короткий диалог, повторяющийся раз за разом, как какой–то ритуал. Телефон был отложен в сторону, Серый смотрел в потолок. Как дела? Дела были плохи, денег не было, на парах он давно не появлялся, в автобусе его обругали, а голова раскалывалась. Он опёрся на спинку дивана, попытался расслабиться и уже почти задремал, как звонок на двери издал противную трель. С трудом встав, подошёл к двери и глянул в глазок. За дверью был Жека. Серый сразу узнал его по этому дурацкому плащу, увешанному значками, противогазу–хомяку и открыл дверь.
— Здарова, Серый! – глухо сказал Жека, переступая порог.
— Здарова – Серый удивился тому, как тихо и болезненно звучал его голос, – Что было сегодня?
— Да что было, что было... Херня была, вот что было. Две пары, между ними окно, за безопасность расписывались. Так ещё и из деканата тётка пришла, орала про посещаемость. Сказала всем, кого не было, принести объяснительные.
— Черт, а ничего, что половина болеет?
— Да мы ей то же самое сказали, – Жека прошел в квартиру, бросил сумку у дивана, – Я ей сам говорю, мол щас зараза ходит всякая, полгруппы болеет. А она орёт «Да вы, да я, да отчислю всех!» Да пошла она! А ещё к двери подхожу, уже вот гаражи скоро – и понимаю, что ключи в корпусе оставил!
Жека прошёл вглубь квартиры, попутно стряхивая с себя комки пыли и ворча под нос что–то про лабораторные и практику. Серый снова залез в свой рюкзак и достал из него лекарства. Содержимое нескольких шприцов с длинными толстыми иглами блестело в свете лампочки. Он положил их в пустой холодильник, кроме одного, который воткнул в плечо. Плотная ткань не спасла от боли, и рука начала ныть, зато голове стало заметно лучше. Одну пару он завтра сможет высидеть, ну или хотя бы отнесет справку.
Солнце постепенно уходило за горизонт, превращая небо в размытую фиолетовую кляксу. На улице зажглись фонари. Машин становилось всё меньше и пыль, застилавшая собой, как туманом, вид из окна, начала оседать. Наконец, можно было спокойно открыть окна, не боясь того, что после придётся сутки драить пол от пыли. Серый и Жека стояли на балконе. Двор утонул во мраке сумерек и только отдельные горящие окна соседних домов, похожие на стёкла противогазов, смотрели на него.
Серый крутил в руке фильтр. Он отличался от обычных – этот и ещё один, который был сейчас у Жеки, ему продал один знакомый. Они отличались «особым наполнителем». Маленькие зелёные завитушки грелись под ультрафиолетом, росли, потом срывались, сушились и засыпались в фильтры. Всего процесса Серый не знал, но смутно представлял его. Какие они, эти зелёные? Может быть, такие росли раньше везде, когда были ещё эти «луга» и «леса», и потому тогда всем жилось хорошо, что они постоянно вдыхали их аромат? Серый вкрутил вместо обычного фильтра этот, вдохнул воздух, и тот, вместо сухого и приторно–безвкусного стал необычно сладким и терпким. Этот воздух наполнял Серого, и ему хотелось вдыхать его бесконечно долго. Всё вокруг приобретало какое–то весёлое, жизнерадостное, и несколько зелёное настроение. Всегда унылые пятиэтажки теперь были такими родными и уютными. Хлопья пыли, осевшие на стене, казались бархатными. Все то, что он так долго держал в себе, прятал, всё, что гнило внутри вдруг будто исчезло. Серый чувствовал необычайную лёгкость, такую, как если бы... Как если бы что? Голова Серого пыталась дать подсказку, Она крутилась на кончике сознания, это сравнение было так же близко, как был близок к нему его костюм. Точно. Он чувствовал такую же лёгкость, как если бы он снял свой костюм. Стянул противогаз и швырнул бы его в угол, разбил бы эти чёртовы линзы вдребезги! Серый чувствовал, как давно он не был честен сам с собой, и как давно боялся себе признаться в том, что... Ох, как бы он вдохнул полной грудью, набрал полные лёгкие этого сладкого пьянящего воздуха, раздулся бы как шарик и улетел навстречу ветру и солнцу.
— Ты слыхал, что тут препода по химии не стало? – Жека сделал выдох и опёрся на балконные перила. На него фильтры действовали иначе.
— Семецкий что–ли? Неа, а что случилось?
— Перестал ходить на свои пары, инфы никакой. Ему поначалу писали, звонили. Но ничего. В итоге объявили в розыск. Всё, что нашли — одежду на полу. И противогаз на тумбочке. А самого его нет.
— Хрена–се – Серый пытался собраться с мыслями, но безуспешно. Они всё ещё витали где–то в небе, – Так это что, он костюм снял получается? Бегает сейчас поди где–нибудь голышом. Бабок пугает.
— Ну, не думаю. Короче из–за этого нам лекцию читали по безопасности. Приурочили к пропаже химика. Ни в коем случае, говорят, не снимайте защиту. Расписываться за технику безопасности заставили, всё такое...
— Не, ну сказано же, не снимать. Как минимум пыль, а как максимум и с масками этими зараза всё равно ходит.
— Да–да. Но знаешь, – Жека задумался на мгновение, будто решаюсь нырнуть в глубокий омут, – Знаешь, я сейчас думал об этом… Давно на самом деле думаю. Мне кажется, под его костюмом ничего не было.
— Как это ничего? – не понял Серый.
— То есть не было химика никакого.
— Это Семецкого–то не было? А кто ж тогда меня на пересдачу отправил?
— Да вот именно в этом и дело. Кто? Я, знаешь, хожу иногда, с людьми общаюсь, и задумываюсь, а с кем я вообще говорю? С деканата эта. Смотрю на неё и думаю, со мной Алла Кондратьевна говорит или противогаз её? Самой же её не видно. Голос только, и тот, считай, через маску. Или на остановке люди. Как манекены какие. Одни телодвижения.
— Ну ты погнал конечно, – усмехнулся Серый, – Я тебе эти фильтры больше давать не буду.
— Не знаю. Мне иногда кажется, что меня нет. Без защиты не жить, да? А у меня в противогазе фильтр внутри меняется. Мне, чтобы заменить его, нужно приподнять маску. И я живой, хотя и контактирую с воздухом. Я тут заменял его на днях. И понял, что я даже лица своего ни разу в жизни не видел. Подошёл к зеркалу и...
— И как? Увидел?
— Нет. Страшно стало. А вдруг Там – пустота? Да и вообще! Ты когда в последний раз ел? А воду пил? Человек же на восемьдесят процентов... Да у нас даже холодильник всегда пустой стоит. А ведь, по сути, мы должны хотеть, мы ж живые!
— Жек, мне кажется, тебе уже хватит, – Серый попытался успокоить разгорячённого друга, но безуспешно.
— Может люди вообще вымерли давно, как птицы или рыбы, – Жека слишком уж ушёл в дебри своих мыслей. Будто нажали на какой–то рубильник, – Может вся наша жизнь держится только на убеждении, что под макой что–то есть? Кто–то есть?
— Слушай, но ты же себя ощущаешь. Ты же говоришь, ходишь. В конце концов ты под кайфом. А значит есть организм, который потребляет. Разве не так?
— Не знаю. Я ничего уже не знаю, – Жека зашёл с балкона в квартиру, – Короче, пойду–ка я пыль смою. Заодно и фильтр сменю.
Жека, пошатываясь, поплёлся в ванную, а Серый остался. Смотрел на плывущую перед глазами комнату. Под маской ничего нет. Эта мысль теперь пульсировала в его голове вместе со стенами. Он посмотрел на свою руку. Рукав свитера. Толстая кожаная перчатка. Он пошевелил пальцами. Как понять, шевелится его пальцы под перчаткой, или сама перчатка? А голова? Болит ли голова под противогазом или ему лишь кажется? Он вспомнил о старушках, не меняющих свои фильтры. Интересно, а дышат ли они вообще? Сколько Серый себя помнил, он носил маску. Всегда был в костюме, всегда в резине противогаза. И будто всегда студентом... Он знал, как он должен выглядеть, старые книги по биологии показывали ему строение людей. В них были и рисунки насекомых, с которыми тот часто сравнивал детей, и описания природы, и фотографии давно ушедшего мира, где не нужно было носить маски. Может все эти мысли – лишь отголоски этого старого зелёного мира, сжатого до размера фильтра, но Серый подпустил их очень близко. А ведь раньше гнал. Гнал, и не хотел признаваться самому себе в том, что где–то глубоко в себе полностью согласен с Жекой. Он достал телефон. Давно знакомые контакты. Такие близкие и такие далёкие. Нет, не сегодня.
Проснувшись рано утром от звона будильника, Серый точно и ясно понял – голова у него есть, она тяжёлая и сильно болит. А ещё то, что надышавшись вчера они забыли закрыть балкон. Серый выкопался из небольшого бархана, стряхнул пыль с плеч и ног, посмотрел на часы. Времени было ровно столько, чтобы воткнуть шприц с лекарством в плечо, бросить в рюкзак справку с больничным, которая была выменяна у знакомого студента медика на конспекты по химии, и быстрым шагом направиться к остановке. Он запер балкон, переступил через кучи пыли и подошёл к двери в ванную, чтобы протереть стёкла противогаза. Та была заперта. Пожав плечами, Серый вышел из дома.
Сухой ветер качал высокие скелеты деревьев, поднимал пыль с дороги. Она оседала на асфальте, на стенах, на машинах, на одежде людей, окрашивая всё в желтовато–серый цвет. Яркое, красно–фиолетовое солнце нещадно палило, сжигало всё, чего касались его лучи. Серый не был уверен, что когда–то было по–другому. Да и вряд ли кто–то был в этом уверен. На остановке неподвижно стояли около сорока тел, равнодушно смотревших на дорогу. Провожая масками очередную машину, они двигались синхронно, будто управляемые невидимым кукловодом. Автобусы ездили регулярно, но с большими интервалами. Серый не успел на первый, он был уже забит, и тот лишь проводил его взглядом. В автобус попала только одна старушка, которая не смогла протиснуть внутрь ничего, кроме своей руки, из–за чего дверь автобуса не закрывалась. Автобус так и поехал дальше, вместе с прицепившейся к его борту, и развивающейся как потрёпанный флаг, старушкой.
Серому удалось пролезть во второй автобус. Стоял, зажатый со всех сторон настолько, что даже не держась за поручень не падал. Его поле зрения теперь было сжато до перевёрнутого треугольника: от локтя до мужской шапки, от шапки вдоль потолка до кулака, держащего поручень, и от кулака вновь до локтя. Всю дорогу Серый думал о том, что именно и как нужно будет сказать в деканате, чтобы его болезнь не отразилась на учёбе. Булькающий динамик пробубнил нужную остановку и Серый выплюнулся из автобуса. Сразу побежал в деканат. Времени оставалось мало.
Противогаз Аллы Кондратьевны злобно смотрел на Серого. Это был один из тех любимых начальниками противогазов с треугольными стёклами, из–за чего их вид становился более грозным. Она вертела в перчатках справку Серого, смотря то на неё, то на студента. Она была тучной женщиной, закутанной в непонятного цвета шаль, под которой болтался брезентовый зелёный комбинезон. Она была похожа на слишком плотно набитую тряпичную куклу с заевшим динамиком, выдававшим отрывистые фразы–плевки.
— Ну, Сергей. Скоро сессия. Как быть? – Спросила она с явным пренебрежением.
— Так у меня по заданиям сдано всё.
— А пропуски? Из–за этой ерунды — прогуливаете?
— Алла Кондратьевна, ну болею я. Мне и самому тяжело, и ещё приду – перезаражаю всех. Кому оно надо? Тем более у нас половина группы болеет, хорошо бы вообще карантин объявить.
— Щас! Карантин ему. Бездельники. Ладно! Болейте, выздоравливайте. Но чтобы, как только — так сразу! На пары. Нет — отчислю!
— Да–да, я вас понял, – монотонно ответил Серый и пошёл обратно. Из–за какой–то бумажки столько шума! Встань рано, мотайся по автобусам, потрать всё утро только на то, чтобы сунуть кому–то справку. А ведь она пойдёт, прилепит эту справку в папочку, засунет её далеко, и никогда про неё не вспомнит. А кто он сам в этой ситуации? Просто функция, которая принесла бумажку. Никого ведь не будет интересовать то, что ему было тяжело вставать так рано, что ему физически больно находиться на улице. Алле Кондратьевне не интересно то, что он торопился, переживал, думал о нужных словах. Ей всё равно на то, что он плевать хотел и на эту справочку, и на весь их деканат. Если б не родители... Серый смотрел через пыльное стекло автобуса на механически шагающую толпу и думал. Родители. А что родители? Они поступали с ним также, как с ними самими в своё время поступали их родители. Хоть они это и отрицают. Дежурные вопросы. Заготовленные ответы.
«Ты учишься?»
«Да.»
«Как дела?»
«Всё нормально.»
Серый вспомнил, как вчера, дав волю эмоциям из–за этих фильтров он едва не написал им. Он помнил эти эмоции. Написать, выплакаться, высказать всё, что он думает и о них, и о себе, и обо всём вообще. Вчера Серый был уверен, что они примут его, обнимут, поплачут вместе с ним, поймут и примут его. Сегодня он знал, что всё было бы иначе. Отец смотрел бы на него этими отвратительными треугольниками, стоял бы ровно, будто прибитый к полу. Не поколебать. Мать бы тоже стояла, за отцом, не смея сказать ни слова.
«Не ной.»
Вот и всё, что он услышал бы от них.
Дверь в ванную была заперта. За ней — тишина. Серый стоял перед дверью, пытаясь сказать самому себе то, что он уже давно подсознательно понял. Хоть и пытался сначала стучать. Хоть и звал Жеку. И надеялся, что тот ответит. Не ответил. Серый с силой толкнул дверь.
Перед зеркалом лежал противогаз–хомяк. На полу – кучка пыльной одежды, дурацкий плащ, увешанный значками. Выходит, что Жеки не было? Не было его, как нет и других одногруппников, как нет соседей, как нет Аллы Кондратьевны. Как нет его родителей. Как нет...
Серый стоял перед зеркалом. Он не боялся отраженья — страшно было его не увидеть. Черная резина противогаза потянулась вверх.
Павел Рубанов — студент 1 курса литературного творчества филологического факультета НИ ТГУ (мастерская Ю.С. Буркина)
По ту сторону – пыль
